Неточные совпадения
Как
в ноги губернаторше
Я
пала, как заплакала,
Как стала говорить,
Сказалась усталь долгая,
Истома непомерная,
Упередилось времечко —
Пришла моя пора!
Спасибо губернаторше,
Елене Александровне,
Я столько благодарна ей,
Как матери родной!
Сама крестила мальчика
И имя Лиодорушка —
Младенцу избрала…
Васенька, лежа на животе и вытянув одну
ногу в чулке,
спал так крепко, что нельзя было от него добиться ответа.
Теперь, когда он не мешал ей, она знала, что делать, и, не глядя себе под
ноги и с досадой спотыкаясь по высоким кочкам и
попадая в воду, но справляясь гибкими, сильными
ногами, начала круг, который всё должен был объяснить ей.
Оставшись
в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и
ноги, Левин долго не
спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял
в своем воображении то, что он отвечал ему.
Левин вошел
в денник, оглядел
Паву и поднял краснопегого теленка на его шаткие, длинные
ноги. Взволнованная
Пава замычала было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом под пах свою мать и крутила хвостиком.
Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей
в его доме роль экономки,
падал свет на снег площадки пред домом. Она не
спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Лягавая сука Ласка, чуть не сбив с
ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему на грудь.
С рукой мертвеца
в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет
в соседнем нумере, свой ли дом у доктора. Ему захотелось есть и
спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал
ноги.
Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Упав на колени пред постелью, он держал пред губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. А между тем там,
в ногах постели,
в ловких руках Лизаветы Петровны, как огонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так же, с тем же правом, с тою же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных.
Она опять вся забилась, как рыбка, треща крыльями седла, выпростала передние
ноги, но, не
в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять
упала на бок.
Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но
в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией,
попал невольно
в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику
в сторону и стал смотреть под
ноги.
Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно: едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался
в степи один, потеряв последнюю надежду; попробовал идти пешком —
ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я
упал на мокрую траву и как ребенок заплакал.
И точно, дорога опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра оборваться
в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который
в иных местах проваливался под
ногами,
в других превращался
в лед от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади
падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по черным камням.
Из брички вылезла девка, с платком на голове,
в телогрейке, и хватила обоими кулаками
в ворота так сильно, хоть бы и мужчине (малый
в куртке из пеструшки [Пеструшка — домотканая пестрая ткань.] был уже потом стащен за
ноги, ибо
спал мертвецки).
О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь
в княгине б не узнал!
В тоске безумных сожалений
К ее
ногам упал Евгений;
Она вздрогнула и молчит
И на Онегина глядит
Без удивления, без гнева…
Его больной, угасший взор,
Молящий вид, немой укор,
Ей внятно всё. Простая дева,
С мечтами, сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла
в ней.
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [Вставать, дети, вставать!.. пора. Мать уже
в зале (нем.).] — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у
ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто
сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
Возвратившись
в затрапезке из изгнания, она явилась к дедушке,
упала ему
в ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть ту дурь, которая на нее нашла было и которая, она клялась, уже больше не возвратится.
Она села к столу, на котором Лонгрен мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль к корме; смотря на эти предметы, невольно увидела она их большими, настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось
в ней дрожью волнения, и золотое кольцо, величиной с солнце,
упало через море к ее
ногам.
Он приподнялся с усилием. Голова его болела; он встал было на
ноги, повернулся
в своей каморке и
упал опять на диван.
— Батюшки! — причитал кучер, — как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит — известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, — крикнул одноважды, да
в другой, да
в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под
ноги так и
пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще… вот и беда.
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав
в воздухе параболу,
упала к
ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный
в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается
в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! — кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она
падает на землю, точно ей подсекли все четыре
ноги разом.
Соня
упала на ее труп, обхватила ее руками и так и замерла, прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к
ногам матери и целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками за плечики и, уставившись один
в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были
в костюмах: один
в чалме, другая
в ермолке с страусовым пером.
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав,
упала к
ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я
в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Швабрин
упал на колени…
В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося
в ногах беглого казака. Пугачев смягчился. «Милую тебя на сей раз, — сказал он Швабрину, — но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь».
Василий Иванович отправился от Аркадия
в свой кабинет и, прикорнув на диване
в ногах у сына, собирался было поболтать с ним, но Базаров тотчас его отослал, говоря, что ему
спать хочется, а сам не заснул до утра.
— Что такое, господи! — пролепетала, выбегая из гостиной, старушка и, ничего не понимая, тут же
в передней
упала к
ногам Анны Сергеевны и начала, как безумная, целовать ее платье.
Через день он снова
попал в полосу необыкновенных событий. Началось с того, что ночью
в вагоне он сильнейшим толчком был сброшен с дивана, а когда ошеломленно вскочил на
ноги, кто-то хрипло закричал
в лицо ему...
С неожиданной силой он легко подбросил полено высоко
в воздух и, когда оно, кувыркаясь,
падало к его
ногам, схватил, воткнул
в песок.
Диомидов вертел шеей, выцветшие голубые глаза его смотрели на людей холодно, строго и притягивали внимание слушателей, все они как бы незаметно ползли к ступенькам крыльца, на которых, у
ног проповедника, сидели Варвара и Кумов, Варвара — глядя
в толпу, Кумов —
в небо, откуда
падал неприятно рассеянный свет, утомлявший зрение.
«Мама, а я еще не
сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то,
упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил
ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился
в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял
в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука
упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже
упал грудью на снег,
упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул
ноги и зарыл лицо
в снег.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих
ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще
падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились
в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и
упал к
ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй
в губы и торопливый шепот...
Взлетела
в воздух широкая соломенная шляпа,
упала на землю и покатилась к
ногам Самгина, он отскочил
в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит
в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича;
в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Он понял, что это нужно ей, и ему хотелось еще послушать Корвина. На улице было неприятно; со дворов, из переулков вырывался ветер, гнал поперек мостовой осенний лист, листья прижимались к заборам, убегали
в подворотни, а некоторые, подпрыгивая, вползали невысоко по заборам, точно испуганные мыши,
падали, кружились, бросались под
ноги.
В этом было что-то напоминавшее Самгину о каменщиках и плотниках, падавших со стены.
Вот она заговорила, но
в топоте и шуме голосов ее голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая
в сторону, шлепались на пол с мягким звуком, точно подушки, и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко и парами, но все
падали один за другим или, протянув руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили
в сторону и там тоже бессильно валились с
ног, точно подрубленные.
Нагнулся и сунул штык, точно ухват
в печку,
в тело Дьякона; старик опрокинулся, палка
упала к
ногам штатского, — он стоял и выдергивал штык.
Не устояв на
ногах, Самгин спрыгнул
в узкий коридор между вагонами и
попал в толпу рабочих, — они тоже, прыгая с паровоза и тендера, толкали Самгина, а на той стороне паровоза кричал жандарм, кричали молодые голоса...
Круг все чаще разрывался, люди
падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали
в сторону,
в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду
в чане, брызгали ею
в лицо друг другу и, сбитые с
ног,
падали.
Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее на руки, вынес из круга и погрузил
в темноту, точно
в воду.
И все-таки он был поражен, даже растерялся, когда, шагая
в поредевшем хвосте толпы, вышел на Дворцовую площадь и увидал, что люди впереди его становятся карликами. Не сразу можно было понять, что они
падают на колени,
падали они так быстро, как будто невидимая сила подламывала им
ноги. Чем дальше по направлению к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы людей; площадь была вымощена ими, и
в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
— Пишу другой: мальчика заставили
пасти гусей, а когда он полюбил птиц, его сделали помощником конюха. Он полюбил лошадей, но его взяли во флот. Он море полюбил, но сломал себе
ногу, и пришлось ему служить лесным сторожем. Хотел жениться — по любви — на хорошей девице, а женился из жалости на замученной вдове с двумя детьми. Полюбил и ее, она ему родила ребенка; он его понес крестить
в село и дорогой заморозил…
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под
ноги себе мужчин, женщин; они приседали,
падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь
в землю одной
ногой и руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
«Кошмар», — подумал он, опираясь рукою о стену, нащупывая
ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя
упасть, он сбежал с лестницы, очутился
в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не
в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится
в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых
ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не
падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала
упал, высоко взмахнув
ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой
в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
— По Арбатской площади шел прилично одетый человек и, подходя к стае голубей, споткнулся,
упал; голуби разлетелись, подбежали люди, положили упавшего
в пролетку извозчика; полицейский увез его, все разошлись, и снова прилетели голуби. Я видела это и подумала, что он вывихнул
ногу, а на другой день читаю
в газете: скоропостижно скончался.
Вскочил Захарий и, вместе с высоким, седым человеком, странно легко поднял ее, погрузил
в чан, — вода выплеснулась через края и точно обожгла
ноги людей, — они взвыли, закружились еще бешенее, снова
падали, взвизгивая, тащились по полу, — Марина стояла
в воде неподвижно, лицо у нее было тоже неподвижное, каменное.
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще
спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти по пустым улицам за человеком, который, сунув руки
в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли
ногами, точно он себя нес на руках, охватив ими бедра свои.
— Что ты —
спал? — хрипло спросил Дронов, задыхаясь, кашляя; уродливо толстый, с выпученным животом, он, расстегивая пальто, опустив к
ногам своим тяжелый пакет, начал вытаскивать из карманов какие-то свертки, совать их
в руки Самгина. — Пища, — объяснил он, вешая пальто. — Мне эта твоя толстая дурында сказала, что у тебя ни зерна нет.
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним с мокрой тряпкой
в руке; когда ей удалось загнать его
в угол двора, он
упал под
ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли и выбежал на улицу, а
в ворота, с улицы, вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника, и сказал...